Бытовая абсурдность Кафки достойна всех мыслимых и немыслимых почестей, какие только способен оказать ей читающий мир. Не знаю, почему я не осознала этого раньше, после "Превращения". Возможно, в нём не так ярко, как в "Процессе", выражена эта черта. Тут у меня просто не хватает слов, чтобы описать, насколько странно, насколько бредово и нереально выглядят события книги, погружённые – и в этом вся соль – в скучную обыденность. Нечто подобное – но лишь отдалённо – я видела в "Деликатесах". Чуть более похожее чувство возникало при просмотре "Догвилля". Но в обоих этих фильмах абсурдность происходящего тесно соприкасалась с жестокостью и кровью, которые перетягивали акценты на себя; в "Процессе" же венцом абсурда является суд – реалия, с одной стороны, бытовая и неотделимая от общества, с другой - далёкая от конкретного члена этого общества (не каждого, конечно, но многие ли сталкивались с ней в непосредственной близости?).
Йозеф К. считал суд справедливым институтом закона ровно до тех пор, пока в свой тридцатый день рождения не был арестован двумя подозрительными субъектами, которые отказались как показать свои документы, так и пояснить, в чём состояло обвинение. Арест, впрочем, не доставил особых хлопот, так как г-на К. не препроводили в тюрьму или подобное учреждение – за ним просто наблюдали да время от времени звали на допросы. Но и при всей своей немногочисленности эпизоды судебной процедуры изобиловали совершенно бредовыми деталями – по большей части, они только из них и состояли, в этом суде за всё время процесса не произошло ни одного события, которое могло бы спокойно разместиться в голове здравомыслящего человека. И забавно, и жутко было наблюдать, как обычный, разумный человек, кем, несомненно, являлся Йозеф К., пытался выбраться из этой паутины, используя стандартные средства защиты.
К сожалению, Кафка не дописал свой шедевр, оставив после смерти лишь три полные главы - и кучу тетрадок с обрывками остальных. И хоть в моём варианте романа все клочки были собраны воедино в хронологическом порядке и, по мнению переводчика, читатель несведущий даже не догадался бы, что "Процесс" не является завершённым произведением, я не могу с этим согласиться. Напротив, в глаза бросается вопиющая незаконченность, особенно заметная в середине книги на фоне первых насыщенных глав. Я искала информацию в критике, но та лишь загрузила меня надуманными паралеллями между жизнью К. и биографией самого Кафки и не дала ответа на самый главный вопрос: почему герой, сначала с таким рвением пытающийся отстоять свои права, в конце без какого-либо сопротивления позволяет безумным силам взять верх. В романе, будь он дописан, обязательно должен был быть наглядно показан переход к пассивности и упадочническим настроениям; он виден и по обрывкам глав, но настолько блёкло, что я не могу сказать с уверенностью, не сама ли я его придумала, пытаясь разгадать загадку.
Одно не подлежит сомнению - "Процесс" гениален, и спасибо Максу Броду, другу Кафки, который вопреки предсмертной просьбе писателя - невыносимое кощунство, и тем не менее, - опубликовал этот роман.