Решила почитать Станислава Лема. Пользуясь советами коллег, начала с рассказов, первыми из которых стали "Звездные дневники Ийона Тихого". Приготовилась к бомбардировке тяжеловесной философией и утомительными описаниями, а вместо этого на первой же странице встретила историю о том, как разозлённый космонавт выбросил за борт кусок протухшей говядины, которая, превратившись в искусственный спутник ракеты, каждые одиннадцать минут и четыре секунды вызывала кратковременные солнечные затмения. Иными словами - я совершенно неожиданно столкнулась с лёгким юмором, а заодно с чрезвычайно забавными и оригинальными сюжетами. Временные петли, встречи с самим собой, межзвёздные конвенции, свихнувшиеся роботы и просто путешествия на другие планеты с целью туризма. Стиль похож на Каттнера, и от него же основной недостаток: оборванность финала. Некоторые рассказы заканчиваются тем, что герой малодушно убегает от интересной развязки и, более того, от объяснения всего происходящего, оставляя недоумённого читателя с горой вопросов (главный из которых - что такое сепульки?). "Что такое?", оставшееся без ответа, второй по значимости недостаток рассказов: Лем не удосуживается обдумывать вселенную - просто громоздит неологизмы, футуризмы - проще говоря, выдуманные слова - одно на другое, и подтекст за этим парадом странной лексики прослеживается лишь изредка после определённого умственного усилия (что само по себе, впрочем, неплохо). Вот, к примеру, отрывок с описанием одной из планет:
читать дальшеЭНТЕРОПИЯ, 6-я планета двойного (красного и голубого) солнца в созвездии Тельца. 8 континентов, 2 океана, 167 действующих вулканов, 1 оргаст. Сутки 20-часовые, климат теплый, условия для жизни хорошие, кроме периода смега. Господствующая раса – ардриты, существа разумные многопрозрачногранные симметричные непарноотростковые, вид Siliconoidea, отряд Polytheria, класс Luminifera. Как и все политерии, ардриты подвержены произвольному периодическому расщеплению. Создают семьи шаровидного типа. Система правления: градархия II-В, с введенным 340 лет назад Пенитенциарным Трансмом. Высокоразвитая промышленность, главным образом пищевая. Основные статьи экспорта: фосфоризованные манубрий, сердцеклеты и лаудамы нескольких десятков сортов, рифленые и слегка опаленные. Столица: Этотам, 1400000 жителей. Осн. промышленные центры: Гаупр, Друр, Арбагеллар. Культура люминарная с признаками старогрибизма вследствие впитывания реликтов цивилизации фитогозиан (грибковцев), истребленных ардритами. В последние годы все большую роль в общественной и культурной жизни играют сепульки. Верования: господствующая религия – монодрумизм. Согласно М., мир сотворен Множественным Друмой, принявшим облик Прадавней Плюквы, из к-й народились солнца и планеты во главе с Энтеропией. Ардриты возводят плюкированные храмы, постоянные и складные. Кроме монодрумизма имеется несколько сект, важнейшая из них – плакотралы. Плакотралы не верят ни во что, кроме Экзальтиды, да и то не все. Искусство: танцы (катальные), радиоакты, сепуление, околесная драма. Архитектура: в связи со смегом – пневматическо-дмесевая. Пневмоскребы достигают 130 этажей. На иск. лунах постройки, как правило, овицеллярные (яйцевидные).Это выдержка из энциклопедии, но и обычные описания порой перебарщивают с выдуманной лексикой, объяснять которую автор не считает нужным.
Продираясь через дебри непонятных слов вдоль занимательных сторилайнов, я ждала, когда начнёт проявляться философская натура Лема. И дождалась в путешествии двадцать первом (у рассказов из "Дневников" нет названий - только номера, причём первого путешествия нет и быть не может ввиду того, что всегда можно вернуться в прошлое и тогда первое путешествие станет уже вторым). Речь здесь шла о планете Дихтонии, где некогда жили существа, очень похожие внешне на людей. Однако овладев биотехнологией, они начали менять сначала свои тела, потом - свои сознания. Получили силу наделить разумом гения табуретку и оглупить величайшего учёного. Лем очень интересно прогнозирует развитие такой цивилизации и её историю, но основной именно философский аспект он рассматривает в разрезе того, чем в подобном мире является бог. С усилением мощностей науки идёт постепенное разрушение религиозных догматов, и в рассказе на живых примерах показывается, как, изначально закостенелая, религия вынуждена прогибаться под науку, один за другим отказываясь от своих основных положений. Сложно угадать, вкладывает ли Лем в слова своих героев собственную позицию, но рассуждения братьев-деструкцианцев о вере неизменно глубоки и проникновенны, и, что важнее, близки лично мне - наверное, потому, что отчасти напоминают агностицизм.
Тем неожиданнее было встретить в следующем же путешествии явное осмеяние религии, что убедило меня в том, что если даже сам писатель не атеист (а он наверняка не атеист), то церковь с её кровавой историей он уж точно не уважает:
- В Риме теперь говорят о крестовом походе в защиту веры.
– А вы что об этом думаете, отче?
– Конечно, оно бы неплохо; если бы можно было взорвать их планеты, разрушить города, сжечь книги, а их самих истребить до последнего, тогда удалось бы, пожалуй, и отстоять учение о любви к ближнему.В данном путешествии речь шла о миссионерстве, и вот вам напоследок прекрасный пример того, как тяжела и опасна может быть подобная работа.
читать дальше- А слышали вы о жестокой судьбе, постигшей бедного отца Орибазия из нашей миссии?
Я ответил отрицательно.
– Тогда послушайте. Уже первооткрыватели Уртамы не могли нахвалиться ее жителями, могучими мемногами. Существует мнение, что эти разумные создания относятся к самым отзывчивым, кротким, добрым и альтруистическим во всем Космосе. Полагая, что на такой почве превосходно взойдут семена веры, мы послали к мемногам отца Орибазия, назначив его епископом язычников. Мемноги приняли его как нельзя лучше, окружили материнской заботой, почитали его, вслушивались в каждое его слово, угадывали и тотчас исполняли каждое его желание, прямо-таки впитывали его поучения – словом, предались ему всей душой. В письмах ко мне он, бедняжка, не мог ими нарадоваться…
Отец доминиканец смахнул рукавом рясы слезу и продолжал:
– В такой приязненной атмосфере отец Орибазий не уставал проповедовать основы веры ни днем ни ночью. Пересказав мемногам весь Ветхий и Новый завет, Апокалипсис и Послания апостолов, он перешел к Житиям святых и особенно много пыла вложил в прославление святых мучеников. Бедный… это всегда было его слабостью…
Превозмогая волнение, отец Лацимон дрожащим голосом продолжал:
– Он говорил им о святом Иоанне, заслужившем мученический венец, когда его живьем сварили в масле; о святой Агнессе, давшей ради веры отрубить себе голову; о святом Себастьяне, пронзенном сотнями стрел и претерпевшем жестокие мучения, за что в раю его встретили ангельским славословием; о святых девственницах, четвертованных, удавленных, колесованных, сожженных на медленном огне. Они принимали все эти муки с восторгом, зная, что заслуживают этим место одесную Вседержителя. Когда он рассказал мемногам обо всех этих достойных подражания житиях, они начали переглядываться, и самый старший из них робко спросил:
– Преславный наш пастырь, проповедник и отче достойный, скажи нам, если только соизволишь снизойти к смиренным твоим слугам, попадет ли в рай душа каждого, кто готов на мученичество?
– Непременно, сын мой! – ответил отец Орибазий.
– Да-а? Это очень хорошо… – протянул мемног. – А ты, отче духовный, желаешь ли попасть на небо?
– Это мое пламеннейшее желание, сын мой.
– И святым ты хотел бы стать? – продолжал вопрошать старейший мемног.
– Сын мой, кто бы не хотел этого? Но куда мне, грешному, до столь высокого чина; чтобы вступить на эту стезю, нужно напрячь все силы и стремиться неустанно, со смирением в сердце…
– Так ты хотел бы стать святым? – снова переспросил мемног и поощрительно глянул на сотоварищей, которые тем временем поднялись с мест.
– Конечно, сын мой.
– Ну так мы тебе поможем!
– Каким же образом, милые мои овечки? – спросил, улыбаясь, отец Орибазий, радуясь наивному рвению своей верной паствы.
В ответ мемноги осторожно, но крепко взяли его под руки и сказали:
– Таким, отче, какому ты сам нас научил!
Затем они сперва содрали ему кожу со спины и намазали это место горячей смолой, как сделал в Ирландии палач со святым Иакинфом, потом отрубили ему левую ногу, как язычники святому Пафнутию, потом распороли ему живот и запихнули туда охапку соломы, как блаженной Елизавете Нормандской, после чего посадили его на кол, как святого Гуго, переломали ему все ребра, как сиракузяне святому Генриху Падуанскому, и сожгли медленно, на малом огне, как бургундцы Орлеанскую Деву. А потом перевели дух, умылись и начали горько оплакивать своего утраченного пастыря.